После получения диплома Экстремального и Кризисного психолога ко мне поступает много вопросов об учебе, начиная с того, а кто вообще такой этот экстремальный и кризисный психолог и заканчивая “на кой черт тебе это понадобилось”?
Кто такой кризисный психолог?
Кризисный психолог – это высококвалифицированный профессионал, специализирующийся на помощи людям, находящимся в состоянии психологического кризиса. В своей работе он уделяет особое внимание поддержке и восстановлению эмоционального благополучия людей, переживающих трудные жизненные ситуации.
Кризисный психолог обладает уникальным набором навыков и знаний, которые позволяют ему эффективно реагировать на различные виды кризисов. Он обладает глубоким пониманием психологических реакций, присущих людям в периоды стресса и травмы, и помогает им преодолеть эти сложности.
Основная задача кризисного психолога – помочь человеку восстановить психологическое равновесие, научиться эффективно справляться с эмоциональными переживаниями и принимать правильные решения. Он предлагает индивидуальные консультации, психологическую поддержку и терапевтические методики, а также проводит групповые тренинги и семинары.
Кризисный психолог работает с людьми, переживающими различные виды кризисов – от личных потрясений, таких как разрывы отношений, смерть близкого человека или потеря работы, до более широких социальных кризисов, например, стихийных бедствий, террористических актов или военных конфликтов.
Он помогает людям разобраться в своих эмоциях, справиться с чувством беспомощности и боли, а также находить новые способы адаптации и роста. Кризисный психолог создает безопасное пространство для выражения эмоций, слушает, поддерживает и помогает людям найти смысл и цель в своей жизни даже в самые трудные времена.
Вдохновляющее определение? Не так ли?
Как стать кризисным психологом?
Если вы решитесь пойти учиться на курс экстремальной и кризисной психологии, то должны быть готовы проходить довольно жесткие тренинги вместе со специалистами военных спецподразделений. И на всех этих тренингах вы будете в роли жертвы. Кризисный психолог должен понимать, в каких порой нечеловеческих условиях были люди, которые придут за помощью именно к вам. Сегодня расскажу вам, как проходил один из обязательных тренингов, для получения квалификации “кризисный психолог”. Тема тренинга «Захват заложников и переговорный процесс». Название само по себе уже проливает свет на то, что должно происходить. Целью тренинга было показать процесс и пройти фазы состояний людей, которые оказываются в заложниках. Само нахождение в подобных условиях – довольно экстремальный процесс, в котором каждый проживает свои собственные кризисы.
Тренинг для кризисных психологов “Захват заложников и переговорный процесс”
Итак, за 9 дней до события нашей группе кризисных психологов сказали, что будет интересная лекция и встреча со специалистами спецназа, которые проводили боевые операции по освобождению заложников. Затем, как и было заявлено в программе обучения, в обозначенный день мы прибыли на один из лучших военно-спортивных полигонов, где ждали лекцию с участием опытного экстремального психолога и демонстрацию от сотрудников силовых структур.
Но что-то пошло не так. И через 5 минут после начала лекции к нам ворвались спецслужбы в масках и полном «зле», которые заявили, что наше собрание носит экстремистский характер, и мы все задержаны. Дальше раздались команды всем встать и выстроиться к стене. Конечно, наша группа психологов осталась сидеть и смотреть «а что будет дальше». Мы же знали, что пришли на тренинг по экстремальной кризисной психологии. Никто не воспринял команды всерьез.
Раздалась очередь из автомата. И это вывело нашу ситуацию на совершенно новый уровень. Поверьте, даже когда вы знаете, что стреляют не боевыми, но это происходит рядом с вами, почти на ухо, то начинают включаться животные инстинкты выживания. Слишком интенсивный опасный стимул на неподготовленного человека оказывает угнетающее стрессовое воздействие.
А потом подходят двухметровые (это я без преувеличений) спецназовцы и тащат тебя за волосы к стене, если ты не желаешь идти добровольно. Хочешь не хочешь, а начинаешь делать то, что тебе говорят хотя бы ради того, чтобы избежать неприятного физического контакта.
Всех нас построили и затем повели в камеры, куда определили по два человека. Камеры находились на двух этажах. Я с коллегой Анной попала на второй. На первом этаже, как выяснилось позже, был еще кабинет для допросов, куда выводили по одному, начиная с первых камер на нижнем этаже.
Сидели мы в жаре, духоте, без воды порядка четырех часов. Если кому-то надо было в туалет, то приходилось громко об этом говорить, чтобы все слышали, и на первом этаже тоже. И тогда мы ходили в туалет в сопровождении охраны. Нас заставляли делать всякие глупые вещи, например, стоять в камере лицом к стене, не разрешали сидеть, заставляли рассказывать свою биографию. Если охране что-то не нравилось – в ход шли выстрели из автомата и шумовые гранаты. Места в камере было мало, если прилетала граната – бежать или уворачиваться было просто некуда. На нервную систему все это действует, мягко говоря, не самым лучшим образом.
Часа через три до меня тоже дошла очередь идти на допрос. Я «слишком медленно» спускалась по крутой лестнице со второго этажа на первый, поэтому сзади над головой почти на ухо раздались оглушающие выстрелы из автомата. Это не помогло идти быстрее, только руки стали трястись еще сильнее от неожиданности.
Допрос проходил стандартно: зачем собрались, кто ваш лидер, каким образом вы попали в эту группу, как вы получили сообщение о том, что надо прийти именно сюда. Я что-то мямлила, потому что не знала, что надо говорить. В голове после нескольких часов в камере не было каких-то внятных мыслей о том, что вообще-то у меня есть права, я могу требовать адвоката и прочее. Как нам потом сказали, переговорный процесс мы все практически провалили, потому что испугались, и мыслительный процесс парализовало. Кризисный психолог впал в кризис.
После допроса меня снова отвели в камеру, на этот раз без выстрелов, потому что подниматься по той лестнице было проще, чем спускаться.
Мы сидели с Анной, обсуждали, что с нами происходит, как настоящие экстремальные и кризисные психологи. Я отметила, что через час сидения в камере меня затошнило, что говорит том, что стрессовый механизм запустился. Кроме того, у меня довольно выражена клаустрофобия, поэтому для снятия напряжения я некоторое время приседала и отжималась, чтобы с помощью работы больших мышц сжечь лишний адреналин. Ура, я смогла справиться с первыми признаками стресса, чтобы они не развивались дальше.
Примерно через час после моего допроса везде погас свет, снова раздались выстрелы, и через какое-то время в полной темноте кто-то начал открывать двери камер со словами «Бегите!». Легко сказать. Ладно, мы с моей сокамерницей кое-как спустились по лестнице на первый этаж, там маячил свет налобного фонаря одного какого-то большого мужчины. Мы пошли за ним. Вроде бы уже все закончилось, даже пошел расслабон. Мы наивно думали, что сейчас откроется какая-то волшебная дверь, за которой будет вода, чай и вкусняшки.
Но не тут-то было. По темному коридору, торопясь и спотыкаясь, мы подошли к лифту, из которого необходимо было вылезти на крышу и дальше с крыши лифта залезть в вентиляцию и ползти по ней, пока не выберешься наружу. Когда я увидела лифт, со мной еще было все нормально. Я даже довольно бодро выбралась на крышу лифта, благо там стояла железная решетка, прислоненная к стене.
А дальше для меня начался личный ад. Я видела полностью темную узкую дыру в стене, в которую надо было залезть и ползти. У меня на какое-то время наступил ступор. Я превратилась в подобие робота и просто помогала другим девочкам забираться на крышу лифта и лезть в вентиляцию. И вот уже почти никого не осталось. И большой мужчина с закрытым лицом и налобным фонарем скомандовал, что оставшиеся ползут за ним.
Мне ничего не оставалось делать, только как тоже делать то же самое, что и все. Я залезла в эту черную душную дыру, где оказалось очень мало места и поползла. Я старалась быстро ползти за нашим “освободителем”, меня и свет фонаря разделяли три человека, и за мной было тоже примерно трое. Но он был слишком быстрым, а вентиляция не шла по прямой. Она поворачивала и имела тупики. Поэтому очень скоро свет в конце тоннеля закончился. И можно было ориентироваться только по звуку. Наступила кромешная тьма, которая сопровождалась теснотой, духотой, звуками дыхания и шевеления человеческих тел.
И в какой-то момент все остановились. Образовался затор. Так прошло несколько секунд, которых хватило, чтобы меня начала накрывать паника. Некоторое время мне удавалось бороться со своим состоянием, я дышала специальным образом как нас учили, но все же мое состояние начало резко ухудшаться.
В моей голове проносились мысли: «А что, если мне станет совсем плохо, и я выключусь? Как меня будут отсюда доставать? Кто-то полезет за мной? А вдруг меня накроет так, что я не буду понимать, что делаю, и в это время я причиню вред кому-то из коллег?»
Перспективы были одна радужнее другой. В какой-то момент я не выдержала и начала кричать, что мне плохо. На мое счастье, впереди оказалась девушка, которая служила в армии, и она бодро скомандовала, чтобы все «приняли левее», освободив тем самым мне дорогу. И она же крикнула мне «Ползи вперед, мы слева!». И я поползла, несмотря ни на что, на дикий страх, на ватную голову, на комок в горле, на ужас у голове. Кризисный психолог должен уметь справляться в первую очередь со своими собственными кризисами, чтобы не переносить их на клиентов. Поэтому я стала двигаться вопреки дикому желанию лечь и умереть, и чтобы все быстрее закончилось.
Движение облегчило мое состояние. В конце концов я вылезла из адской вентиляции. Когда она закончилась, открылся люк, я просто спрыгнула вниз, где меня поймали добрые спецназовцы. Дальше плохо помню. Только слова коллеги «Дыши!». Я упала к ней на плечо и начала рыдать, меня еще долго трясло. Я пережила свой самый сильный страх.
Когда я немного успокоилась, военный врач удостоверился, что у меня нет инсульта, сердечного приступа, и что я могу идти на своих двоих, и мы все группой пошли на дебрифинг. Это было общее собрание, где спецназовцы нам рассказали подробно о том, в каких моментах мы провалились, и почему наш смелый отряд кризисных психологов вряд смог бы выжить, на что необходимо обратить внимание, чтобы прокачать навыки.
Мне было плохо остаток вечера. Физически, эмоционально, и каки-то вообще везде. Несмотря на то, что мы с девчонками из группы организовались на совместную поездку в парк ВДНХ и долго гуляли, головная боль не проходила до вечера. Следующие несколько ночей мне снились дикие кошмары про маньяков, преследования и убийства. Еще несколько дней я не была в порядке. После чего я записалась к коллеге по эмоционально-образной терапии на проработку травмы. Кризисные психологи друг другу помогают, как братство.
В процессе терапии мы вышли на ситуацию, где в определенный момент жизни я не получила необходимой поддержки, и не справилась. Два часа мы отрабатывали запрос. После чего наступило значительное улучшение. В тот день я очень устала. Через несколько дней я снова стала нормально спать, пришло равновесие.
Теперь, когда я читаю в новостях, что в момент задержания преступнику сломали руку или ногу, понимаю, что это не потому что “дяденьки злые”, а потому что если ты не умеешь нормально падать и не подготовлен физически, когда на тебя обрушивается спецназовец весом около 100 кг, то перелом конечности – побочный эффект. В общем, прежде чем идти на “плохие дела”, подумайте раз 500. И не ходите.
Мне задавали вопрос “Зачем женщине идти в кризисные психологи?”
Зачем мне все это надо? Зачем платить деньги за то, чтобы тебя топили (это на другом тренинге), били (еще на одном), держали в камере или бросали лицом в болото (это на полигоне “Выдра”)?
ОТВЕЧАЮ:
Познать себя, расширить горизонты, лучше понимать тех клиентов, которые приходят с травматизацией и ПТСР. Такие жесткие практики напрочь отбивают охоту кого-либо осуждать, что стало заметно по некоторым моим коллегам. Оценки закончились, началось что-то другое.
Скоро будет много людей, которым требуется профессиональная помощь именно кризисного психолога. Это беженцы, люди, пережившие оккупацию, побывавшие в плену, раненые и прошедшие боевые действия во время СВО.
Наверное, я не открою секрет, но все самые современные технологии, которые у нас есть, обычно изначально разрабатываются для военных целей, а потом уже адаптируются для мирных. В психологии то же самое. На программе «Экстремальной и кризисной психологии» я узнала много новых психологических методов, применяющихся среди спецназа и ФСБ, которые довольно быстро позволяют выводить человека из шокового состояния, переводя его в состояние возможности действовать. Также было много интересных практик по работе с ПТСР, паникой, страхом, бессознательными процессами. Эта программа по экстремальной и кризисной психологии дала мне большой качественный скачок как специалисту. Да и как личности тоже. И да, я ни капли не жалею о том, что мне пришлось пережить для получения этой квалификации.
Может быть, соберусь с силами, и напишу, как проходила практика, когда нашу группу психологов в прямом смысле слова топили в трюме корабля. Но это потом.